Название: "Вы жестоки, mon cher"
Автор: Lavissa Grey
Бета: Lavissa Grey
Фандом: группа Cinema Bizarre
Пейринг: Yu/Strify
Рейтинг: R
Жанр: angst
Размер: миди
Предупреждения: AU, OOC
От автора: просто двое бессмертных, бредущих сквозь время.
Примечание: * ледяной покров (фр.); в фике указаны настоящие имена парней.
Дисклеймер: герои принадлежат сами себе, выгоды из данного фика автор не извлекает, а также не утверждает, что эта история происходила в реальности.
Права размещения и публикаций: размещайте там, где хотите, только с указанием автора и беты + отправьте мне ссылку на e-mail: [email protected]
Статус: закончен
читать дальшеПламя костра лизало одежды Ромео Найтингейла, когда его блуждающий, безумный взгляд выхватил в толпе одинаковых людей два лица, не скрытые низко надвинутыми капюшонами. Он мгновенно узнал их. Ведь именно этих двоих Ромео пытался изобличить в вампиризме. Именно на них указывали все улики, найденные рядом с обескровленными трупами. Именно они в итоге, как Ромео и подозревал, одним движением руки повернули следствие святой Инквизиции против него.
- Остановитесь! - его голос, хриплый от дыма и боли, разодрал тишину. - Ради Господа всемогущего, вы ошибаетесь!
За плечами палачей застыли два бледных пятна – лиц двух молодых... нет, не людей – существ. Одно принадлежало высокому статному брюнету, другое – красивому сероглазому блондину. Две пары глаз – потусторонние и искрящиеся вечной юностью – следили за тем, как сгорает глупец, осмелившийся перечить воле Совета.
- Идиоты! - Ромео истерически захохотал. - Вы ошибаетесь, и как же вы ошибаетесь! Теперь вы никогда не узнаете всей прав...
Голос его сорвался в исступлённый вопль боли.
Губы блондина дрогнули и растянулись в мягкой улыбке, когда он, слегка наклонив голову, посмотрел на спутника:
- Вы жестоки, mon cher.
- Мне не раз это говорили, милорд.
***
"Здравствуйте, mon cher.
Наконец-то пришёл момент, которого я так ждал. Всё это время моё сердце и душа томились по вашей странной компании. Но что они теперь? Одно не бьётся вот уже несколько столетий, а второго, говорят, у нас и нет вовсе. Но к чему же начинать разговор с извечных вопросов наших философствующих собратьев? Пожалуй, и не к чему.
Я ненавижу современные методы сообщения, поэтому и написал это письмо. Есть в этом что-то от ушедших времён. Что-то, что напоминает о тех днях, что мы провели вместе. Говорят, сентиментальность – удел стариков, но кто же я теперь ещё?..
...Я по-прежнему пребываю в Америке, но вот-вот моё положение изменится. Прошло время, когда мои таланты готовы были возносить на зрительский Олимп; теперь единственное место, где ты можешь получить признание, став идолом молодёжи – взобраться на гору современной рок-музыки. Однако те времена, когда я готов был бороться за подобные посты, давно минули.
А помните ли вы те годы, когда я всё ещё это делал, mon cher?.."
***
Двадцатые годы! Мир блеска и тьмы, взлётов и падений. Глянец светских львов, смешанный с грязью нищих кварталов. На перекрёстке двух миров – двое бессмертных.
Дверь гримёрной комнаты с шумом распахивается; в комнату заходит, едва не наступая на края чрезмерно пышного плаща, молодой парень. Даже через пудру и прочий грим видно, как бледна его кожа – бархатистая, ухоженная кожа истинного дворянина. Однако что это? И обстановка, и его одежда говорят об обратном. Не столь уж высокое место на социальной лесенке занимает этот изящный, словно орхидея, молодой господин. В интерьере – слишком много напыщенности и даже дешёвой вычурности, в одежде – слишком фривольные складки и вырезы, слишком блестящие украшения и кричащий макияж. Что же здесь маска? Мы увидим.
Роняя лепестки роз, он проходит по гримёрке, кидает ленивый взгляд в зеркало и, повернувшись, почти падает на диван, застеленный парчой и украшенный восточными подушками.
Вытянувшись, ложится в позу, достойную Аполлона. Шея изогнулась, когда он откинул назад голову, стараясь не смять украшенной перьями причёски; руки спокойно и властно ложатся на подлокотники. Блондин закрывает глаза и вроде бы впадает в дрёму...
...На затянутую в кружевную ткань ладонь ложится вторая – более широкая, в кофейного цвета перчатке.
На лице Андреаса Худеса неторопливо появляется улыбка:
- Вы с холода, mon cher. Или же...
Он поднимает веки и смотрит на брюнета, который застыл над диваном и склонил голову.
- ...это ваш холод я чувствую через ткань?
Тот качает головой – скупо, словно даже это проявление досады считает чересчур эмоционально выраженным.
- Я никогда не мог понять вашей увлечённости варьете, - говорит Ханнес Де Бюр после небольшой паузы.
Андреас смеётся и, вынимая из-под его руки свою, садится.
- Увы, в наше время не найти места, где столь радостно и искренне приветствуют любимых солистов! Вы же знаете, - он встаёт и подходит к туалетному столику. - Мне не столь важны светское общество и почётность. Искренние эмоции наших живущих братьев дарят мне гораздо больше удовольствия.
Ханнес поворачивается, едва заметно облокачиваясь о диванную спинку. Стягивает перчатки, затем элегантным движением снимает шляпу.
Блондин, присев на пуфик, наблюдает за ним через отражение в зеркале.
- Ну, что же? Кого вы сегодня уничтожили в Парламенте?
- Вас интересует политика? - спрашивает брюнет равнодушно.
- Настолько же, насколько она может интересовать Совет, - морщится Андреас.
Сняв пальто и подойдя к столику, Ханнес смотрит на него сверху вниз – положение стоящего слуги, готового к ответу перед удобно усевшимся повелителем.
- Консерваторы грозят некоторым нашим вмешательством. Сегодняшнее заседание должно было им продемонстрировать настоящее положение дел.
Блондин едва заметно улыбается и словно заклинание произносит – не в первый и не в последний раз:
- Вы жестоки. Вам это уже говорили?
- Да. И не раз, милорд.
Взяв лебяжью пуховку, Андреас, едва касаясь кожи, пробегается ею по лицу.
- Что слышно о моём дражайшем возлюбленном? - интересуется он вдруг.
Брюнет довольно резко поворачивает голову, удивлённо и в то же время очень сдержанно реагируя на словно бы неожиданный вопрос:
- А мне следовало бы что-то о нём знать?
Губы сероглазого красавца изгибаются в улыбке – неуловимой, почти призрачной.
- Ну, раз в Парламенте о нём не слышно, значит, он не забрался в долговую яму масштаба государственной! - и Андреас тут же начинает хохотать над своей же шуткой.
Ханнес чуть сильнее сжимает край столика. Юный дворянин – вернее, кажущийся таковым – это замечает, но пропускает мимо своего внимания. При его возрасте и положении статус тёмноволосого Де Бюра – довольно высокий, стоит заметить – не значит ничего. Де Бюр для него – сущий ребёнок-неофит, занятная игрушка, которая, преследуя свои цели или же цели Совета, продолжает быть поблизости. Блондину и в голову не приходит, что он может привыкнуть к молчаливому, но почти постоянному присутствию этой немного непонятной ему личности.
- Mon cher, скажите же что-нибудь, не томите своим молчанием. Ваш manteau de glace* порой раздражает меня, ей-богу.
И тут лицо его собеседника преображается – по нему расползается улыбка, больше похожая на ухмылку змеи. Такая же холодная, бесчувственная и угрожающая.
- Простите мне мою дерзость, но, при всём уважении, я мало о чём могу поведать.
Андреас поднимает ресницы – просто вскидывает их, глядя широко распахнутыми глазами на отражение брюнета.
- Уберите. Сейчас же.
Устрашающая улыбка гаснет.
Блондин презрительно взмахивает рукой:
- Если вы не способны улыбаться так, чтобы это не пугало окружающих, так лучше не улыбайтесь вовсе... mon cher.
Ханнес медленно, явно через силу кивает.
- Как пожелаете.
***
"С высоты моего теперешнего статуса я понимаю, что вёл себя тогда как взбалмошный мальчишка. А вы, mon cher – блестящий джентльмен! Терпели эти ужимки и прихоти! Хотел бы я просить прощения, но знаю, что вы не таите зла, и не желаю зря тратить слова...
...Конечно, не все времена были столь безоблачными. Порой беспечные года сменяются страшными, спокойные – шумными. Я до сих пор помню ту ночь, когда вместе с большинством наших собратьев в спешке покидал грозящую страданиями Европу. Ночь, которая разлучила нас на долгие десятилетия..."
***
Ночной штормовой ветер несёт вдоль каменной кромки жухлые осенние листья. Ниже, у самого берега, слышен стук гальки. Набегающая волна с шипением опадающей пены ложится на мокрые камни и, приглушённо рокоча, откатывается назад.
В пятидесяти метрах от моря, на деревянной веранде, опутанной голыми ветвями деревьев и засыпанной по краям жёлто-бурой листвой, стоит высокий брюнет в тёмно-сером костюме и курит. На фоне слабо горящих окон его фигура выделяется резко и очень чётко. На нём идеально выглаженная светлая рубашка, отутюженные брюки и сверкающие ботинки. На сгибе правой руки он держит пиджак; в пальцах его левой руки зажата тонкая сигара, которую брюнет, разглядывающий посеревшее, едва заметное в темноте море, то и дело подносит к губам.
Особенно сильный порыв ветра взметает россыпь листьев, они с едва заметным шуршанием проносятся по деревянному настилу. Огонёк сигары вспыхивает и, словно реагируя на эту искру огня, пальцы держащей её руки слегка сжимаются.
За стоном древесных стволов и шумом прибоя почти не слышно, как скрипит дверь веранды; по настилу неторопливо простучали каблуки. К брюнету подходит сероглазый блондин в чёрной траурной одежде. Тонкие бледные ладони затянуты в чёрные перчатки.
- Пора, - просто говорит он.
Ханнес глубоко затягивается и тут же выдыхает дым, уносимый порывистым ветром.
- Вы собрались?
- Да, mon cher. Всё готово к отбытию.
В ответ – вой ветра и грохот особенно сильного удара волны о берег. Андреас, слегка опустив голову, смотрит на уголёк сигары – как он равномерно то затухает, то разгорается.
Наконец, он обращает взгляд туда же, куда и брюнет – к далёкому, невидимому в ночной мгле горизонту.
После чего осторожно спрашивает:
- Что слышно о вашей... стране?
- Всё происходит так, как и предполагалось. Война, причём необъявленная. Боюсь, она будет тяжелой и затяжной.
Блондин внезапно закрывает глаза; видно, как он с непритворным страданием закусывает губу.
- Mon cher... как вам должно быть страшно – смотреть на то, что происходит с вашей родиной, отсюда. Эти времена...
Его собеседник слегка качает головой, а на лице не двигается ни единый мускул.
- Не страшнее моих предположений, что произойдёт с Европой. Война затронет и Совет – одни исчезнут, другие погибнут. Инквизиторы могут стать активнее. Вам необходимо уезжать отсюда. Предполагаю, Штаты...
Андреас делает два коротких шага и порывисто обхватывает его руку.
- Вы не останетесь здесь.
Ханнес поворачивает голову и смотрит на него.
- Мне придётся задержаться, остаются некоторые...
- Нет.
Повисает тишина, которую можно сравнить с нитью, натянувшейся между шквалами, и неистовым грохотом морской стихии.
Руки блондина сжимаются ещё сильнее, а его голос кажется шёпотом вереска:
- Неужели вы не помните ужасов войны? Люди с гораздо большей охотой и умением уничтожают своих сородичей, нежели мы. И они вполне способны уничтожить и вас! Причём, где угодно – дома, на поле битвы или же в бегах. Нет-нет, не отпирайтесь! Вы поедете со мной.
Ханнес поднимает голову. Взгляд направлен к горизонту – невидимому нечто, которое смертные привыкли сравнивать с грядущим.
А Андреас тем временем продолжает:
- Я потерял своего избранника уже во второй раз. Мои возлюбленные – они были сильными людьми, но старость и болезни сделали своё дело. Умоляю... не заставляйте меня потерять ещё и вас.
Снова молчание. Наконец, одёрнув рубашку, брюнет поворачивается, элегантным движением руки переводя униженно-просящую позу блондина в гордую осанку.
- Пойдёмте, милорд, - произносит он тихо. - Машина ждёт.
Они в молчании проходят через веранду; хлопает деревянная дверь. Две фигуры, словно призраки, скользят через сумрачные, едва освещённые лампами комнаты, заставленные пыльной мебелью. На пороге дома пара останавливается.
Андреас отрывает взгляд от своих туфель и смотрит на своего спутника долгим, внимательным взглядом, встречаясь с непроницаемым холодным взором.
И вот по его лицу скользит тень усмешки:
- Я жалею о том, что когда-то сказал вам, mon cher.
Вежливый наклон головы – жест непонимания.
Блондин закрывает глаза.
- Боюсь, я буду скучать по вашей улыбке, - поясняет он.
Затем поворачивается к двери, которую Ханнес открывает перед ним, ждёт, глядя из-под полуопущенных ресниц – и, поняв, что его волю не удастся сломить, в гордом одиночестве спускается к машине.
Шофёр распахивает перед ним дверцу; захлопывает её за спиной хозяина, спешит на своё место.
В тёмном салоне едва угадывается бледное лицо, которое обращено к ветхому особняку и фигуре, оставшейся стоять в дверном проёме. И эта фигура не двигается с места, пока машина, сопровождаемая кортежем из двух нагруженных вещами автомобилей, не исчезает за поворотом лесной дороги.
Отпущенная дверь мягко закрывается. Ханнес стоит ещё несколько секунд, глядя в деревянные панели стены и прислушиваясь к стону ветра на чердаке. Потом вытаскивает из кармана портсигар, вытягивает из него простую сигарету и, закурив, запрокидывает голову.
Спустя три дня на территорию Польши – осенней, гремящей грозами и оглушающей тихими ночами – вторглись немецкие войска.
***
Время промышленной революции – время безумных перемен! Подъём рабочего класса, свержение бывших богачей, образование картелей и заводских линий... Сколько было этих переворотов, и ни один не похож на другой. Лондон на какое-то время сошёл с ума. Наполненный гамом и дымом, он походил на гигантского дракона, просыпающегося от долгой дрёмы.
Ханнес Де Бюр заметил серый автомобиль, пробирающийся по забитой людскими телами улице Ист-Энда – этого пристанища бедноты и криминала – краем уха слушая оправдания одного из официальных поставщиков касательно задержки партии крови. Он внимательно следил за неповоротливой машиной – эдаким блестящим зверем, которого неведомо как занесло в грязный переулок.
Шторы в салоне были приспущены, а улицу переполнял спешащий народ.
Но они всё-таки увидели друг друга.
Блондин – за несколько лет жизни в Америке потерявший весь свой блеск, светившийся теперь внутренней, бессмертной мудростью. В непростительно для его положения простом одеянии, но по-прежнему гордо держащий осанку и наполняющий каждое движение изящной степенностью.
Брюнет – уже далеко не тот мальчишка, играми с которым забавлялся сероглазый дворянин. В безупречно аккуратном костюме, с непроницаемой маской на лице и жестами, которые словно мошкару отгоняют и подзывают при первой же надобности кружащих вокруг работяг и проходимцев. Да, в его карьере была работа и сложнее, и грязнее этой, но там, где это было необходимо Совету, он всегда появлялся и выполнял задания безукоризненно. Возможно, и его неусыпный присмотр за взбалмошным лордом был заданием, данным относительно молодому бессмертному. Блондин склонил голову – что ж, ему остаётся только признать, что они шагнули через разницу в возрасте и стали равными.
Ханнес едва заметно кивнул.
Андреас едва слышно усмехнулся.
После чего автомобиль растаял в клубах дыма.
***
"После всех этих лет... после двух Мировых войн... после расставания длиной в сотни событий и встреч... я приезжаю в эту страну. В страну, которую недооценивал самоуверенный Наполеон, которой боялся осмотрительный Бисмарк, и в которой по каким-то неизвестным мне причинам сейчас находитесь вы. Я приезжаю к вам, mon cher. Надеюсь, мы наконец-то встретимся.
Андреас"
***
Письмо неслышно легло на стол. Прочитавший его уже два раза Ханнес Де Бюр – вернейший исполнитель воли Совета на протяжении долгих лет – сложил руки под подбородком и посмотрел в окно.
Осенний Санкт-Петербург – безрадостное зрелище. Тусклые цвета сырой листвы, смешанные с серыми стенами домов и запахом выхлопных газов. Луна, молочно-белая, сияла сегодня особенно ярко, словно пыталась раскрасить поблекший мир своими серебристо-светлыми отблесками. Влажная лунная дорожка пробежала по земле, искрясь от падающих капель моросящего дождя. Призрачный свет печальным саваном лёг на бледные лицо и руки темноволосого бессмертного.
Совет держал его в этой стране уже много лет. Требование обстоятельств, к тому же Инквизиция – горстка людей, следовавших заповедям охотников на вампиров и за столетия научившихся убивать своих могущественных противников без больших потерь со своей стороны, как всегда, слепая в своей человеческой ненависти ко всему странному и непривычному – бушевала в Европе с невероятной силой. Совет не мог ответить ей тем же. Слишком многое было поставлено на карту. Такие, как он и Андреас... они никогда не были ни зубоскалящими чудовищами из сказок и легенд, ни незримыми повелителями этого мира. Они просто существовали среди людей, неся с собой неслышимый и невидимый ореол потустороннего холода.
***
Они оба одинаково не любили современные светские рауты, где размеренность выхода в свет мешалась с суматошными попытками карьеристов познакомиться со всеми необходимыми людьми, и где дамы невидимо скалились друг на друга, увидев, что платье или украшения другой в чём-то превосходят их собственные. Или же – не дай Бог! – точно такие же.
Обычная смертная мишура.
Они оба слишком хорошо помнили балы, карнавалы, званые вечера и ритуальные шествия прошлого. Эти воспоминания пылились на полках их памяти, словно тюки со старым хламом – никому не нужные, но слишком дорогие небьющемуся сердцу, чтобы просто так от них избавиться. Слишком многое было связано с этим грузом прожитых столетий, слишком мало оставалось в этом мире от тех времён, когда люди ещё верили в колдовство и нечистую силу.
Двое бессмертных снова заметили друг друга краем глаза.
Ханнес увидел вокруг блондина многочисленных поклонников, а тот, в свою очередь – роскошную спутницу брюнета.
Андреас нервно завертел в своих тонких пальцах поданный ему бокал, изо всех сил стараясь не замечать, как Ханнес осыпает руки девушки невинными поцелуями.
- Вы в порядке, господин? - обеспокоенный голос слуги заставил блондина, наконец, оторвать свой взгляд от разволновавшего его зрелища. - Вы так бледны...
- Здесь душно, - хрипло отозвался он.
И, поставив бокал с вином на ближайший к нему столик, Андреас стремительно покинул залу.
***
- Как вы можете делать со мной такое?
- Делать что?
- Не притворяйтесь! Вы всё прекрасно понимаете, mon cher... - в голосе блондина проскользнули умоляющие нотки.
- Отнюдь, - качнул головой Ханнес, внезапно приблизившись и тем самым заставив Андреаса отступить ещё дальше в ночную темноту сада.
Прекрасные серые глаза блондина распахнулись от неожиданно вспыхнувшей в нём паники.
- Впрочем, я... возможно, я не прав, простите, - произнёс он торопливо, всё ещё отступая назад.
В конце концов, Андреас упёрся спиной в увитую плющом беседку. И одновременно Ханнес сделал ещё несколько шагов к нему.
- Скажите мне, - на удивление жёстко потребовал он, сохраняя едва заметную дистанцию между их телами.
- Вы... вы совращаете меня... Вам известно, что нельзя так поступать? - скомкано выпалил Андреас. - Вы ведь знаете, что я не связываю себя с другими бессмертными и...
Брюнет прервал его поцелуем, больше похожим на укус. Мысли о сопротивлении мгновенно вылетели у Андреаса из головы, сменившись пугающе острым желанием, сносящим на своём пути все преграды, не видимые взору.
Спустя минуту железный самоконтроль Ханнеса дрогнул, словно по нему вдруг прошла трещина; суровое выражение лица исчезло, уступив место печали и надежде одновременно.
Разорвав поцелуй, он мягко поинтересовался:
- Ты боишься меня, Андреас?
Тот стушевался.
- Всегда немного боялся. Но не зовите меня по имени, mon cher... это так...
- Как?
- Интимно, - шёпотом.
- Не бойся меня.
Руки Ханнеса проникли под сюртук блондина, нетерпеливо дёргая белоснежную рубашку. Судорожно выдохнув, Андреас вцепился в отвороты одежды Де Бюра, прижимая его ближе к себе. Ещё один поцелуй – менее жёсткий и гораздо более чувственный. Их глаза встретились и оба поняли, что пути назад теперь нет. Слишком сильна их страсть друг к другу, слишком важно для них убедиться в реальности давно томимых чувств. Рука Ханнеса, затянутая в серую перчатку, вдруг скользнула вниз и оказалась у блондина между ног. С губ Андреаса сорвался тихий стон. На мгновение он замер и смутился, но очередной поцелуй брюнета подавил всколыхнувшийся было страх. Ханнес действовал не спеша; ладонями успокаивающе водил по скрытому тонким шёлком стройному телу, постепенно избавляя его от одежды и даря осторожные ласки. Однако вся его сдержанность вмиг улетучилась, стоило ему уверенно проникнуть в опьянённого умелыми прикосновениями блондина. Остановить свои резкие движения в сводящем с ума выдержанном ритме казалось совершенно невозможным, а дрожь и короткие вздохи Андреаса лишь провоцировали.
Их совокупление было неистовым, но другим оно быть и не могло. С учётом всего того, что они пережили вместе, с учётом тех лет, что они провели в разлуке... их желание и сокрушающие мысли чувства могли воплотиться только так.
***
Вновь светский раут. Вновь окружение смертных.
Перед брюнетом расступились молодые ухажёры блондина. Они словно поняли, что он из тех, с кем им не сравниться.
Посередине залы для приёма возник вакуум – холодный, неживой, всасывающий в себя тепло людских тел и блестящую мишуру праздника. Пустота, пахнущая сырой листвой, вековой пылью и многолетней тоской, которую невозможно изжить.
Андреас улыбнулся и подал свою руку Ханнесу.
***
- Ты жесток, мой любимый.
Они вдвоём стояли над безжизненным телом комиссара Бене – чрезмерно любопытного служителя французской полиции, который следом за подозрительной парой приехал из Марселя.
Ханнес убрал за отворот плаща пистолет.
Андреас отступил на шаг, когда кровь – липкая тёмная жидкость, дарующая им обоим силы и возможность существовать – бесшумно поползла к носкам его туфель.
- И всё же мне кажется, это не тот метод, который тебе по душе, - произнёс он спустя минуту.
- Возможно, ты прав, - согласился брюнет.
Они подняли глаза друг на друга. В их взорах плескалась призрачная, почти незаметная усталость. Усталость в сотни лет длиной.
Андреас вздохнул.
- Mon cher...
Кивок.
- Сколько же это будет продолжаться? Вся эта суета... стирание следов... вечный маскарад и игра в прятки. Мы не молоды, а мир вокруг молодеет с каждым годом. Что же мы сможем сделать, когда даже сквозь наши нарядные вечные маски будет виден безжизненный скелет, от каждого движения суставов которого начнут скрежетать жернова веков?
Молчание.
Андреас обошёл труп и трогательным, почти беззащитным жестом обхватил руку Ханнеса.
- Что ж, тогда... пойдём? - шепнул он ему с лёгкой вопросительной интонацией.
Ладонь брюнета легла на его ладонь. Бледные пальцы мягко сжались. В ответ – такое же неуловимое пожатие.
Они развернулись и двинулись вперёд – по тёмному ночному скверу, окутанные потоками ветра, ступая по мёртвой листве. Хотя, возможно, две светлые фигуры только почудились случайному прохожему. Ведь они растаяли в полуночной темноте, подобно двум печальным призракам, ушедшим из своих родовых замков и навсегда потерявшим тропинки назад.
The End
Автор: Lavissa Grey
Бета: Lavissa Grey
Фандом: группа Cinema Bizarre
Пейринг: Yu/Strify
Рейтинг: R
Жанр: angst
Размер: миди
Предупреждения: AU, OOC
От автора: просто двое бессмертных, бредущих сквозь время.
Примечание: * ледяной покров (фр.); в фике указаны настоящие имена парней.
Дисклеймер: герои принадлежат сами себе, выгоды из данного фика автор не извлекает, а также не утверждает, что эта история происходила в реальности.
Права размещения и публикаций: размещайте там, где хотите, только с указанием автора и беты + отправьте мне ссылку на e-mail: [email protected]
Статус: закончен
читать дальшеПламя костра лизало одежды Ромео Найтингейла, когда его блуждающий, безумный взгляд выхватил в толпе одинаковых людей два лица, не скрытые низко надвинутыми капюшонами. Он мгновенно узнал их. Ведь именно этих двоих Ромео пытался изобличить в вампиризме. Именно на них указывали все улики, найденные рядом с обескровленными трупами. Именно они в итоге, как Ромео и подозревал, одним движением руки повернули следствие святой Инквизиции против него.
- Остановитесь! - его голос, хриплый от дыма и боли, разодрал тишину. - Ради Господа всемогущего, вы ошибаетесь!
За плечами палачей застыли два бледных пятна – лиц двух молодых... нет, не людей – существ. Одно принадлежало высокому статному брюнету, другое – красивому сероглазому блондину. Две пары глаз – потусторонние и искрящиеся вечной юностью – следили за тем, как сгорает глупец, осмелившийся перечить воле Совета.
- Идиоты! - Ромео истерически захохотал. - Вы ошибаетесь, и как же вы ошибаетесь! Теперь вы никогда не узнаете всей прав...
Голос его сорвался в исступлённый вопль боли.
Губы блондина дрогнули и растянулись в мягкой улыбке, когда он, слегка наклонив голову, посмотрел на спутника:
- Вы жестоки, mon cher.
- Мне не раз это говорили, милорд.
***
"Здравствуйте, mon cher.
Наконец-то пришёл момент, которого я так ждал. Всё это время моё сердце и душа томились по вашей странной компании. Но что они теперь? Одно не бьётся вот уже несколько столетий, а второго, говорят, у нас и нет вовсе. Но к чему же начинать разговор с извечных вопросов наших философствующих собратьев? Пожалуй, и не к чему.
Я ненавижу современные методы сообщения, поэтому и написал это письмо. Есть в этом что-то от ушедших времён. Что-то, что напоминает о тех днях, что мы провели вместе. Говорят, сентиментальность – удел стариков, но кто же я теперь ещё?..
...Я по-прежнему пребываю в Америке, но вот-вот моё положение изменится. Прошло время, когда мои таланты готовы были возносить на зрительский Олимп; теперь единственное место, где ты можешь получить признание, став идолом молодёжи – взобраться на гору современной рок-музыки. Однако те времена, когда я готов был бороться за подобные посты, давно минули.
А помните ли вы те годы, когда я всё ещё это делал, mon cher?.."
***
Двадцатые годы! Мир блеска и тьмы, взлётов и падений. Глянец светских львов, смешанный с грязью нищих кварталов. На перекрёстке двух миров – двое бессмертных.
Дверь гримёрной комнаты с шумом распахивается; в комнату заходит, едва не наступая на края чрезмерно пышного плаща, молодой парень. Даже через пудру и прочий грим видно, как бледна его кожа – бархатистая, ухоженная кожа истинного дворянина. Однако что это? И обстановка, и его одежда говорят об обратном. Не столь уж высокое место на социальной лесенке занимает этот изящный, словно орхидея, молодой господин. В интерьере – слишком много напыщенности и даже дешёвой вычурности, в одежде – слишком фривольные складки и вырезы, слишком блестящие украшения и кричащий макияж. Что же здесь маска? Мы увидим.
Роняя лепестки роз, он проходит по гримёрке, кидает ленивый взгляд в зеркало и, повернувшись, почти падает на диван, застеленный парчой и украшенный восточными подушками.
Вытянувшись, ложится в позу, достойную Аполлона. Шея изогнулась, когда он откинул назад голову, стараясь не смять украшенной перьями причёски; руки спокойно и властно ложатся на подлокотники. Блондин закрывает глаза и вроде бы впадает в дрёму...
...На затянутую в кружевную ткань ладонь ложится вторая – более широкая, в кофейного цвета перчатке.
На лице Андреаса Худеса неторопливо появляется улыбка:
- Вы с холода, mon cher. Или же...
Он поднимает веки и смотрит на брюнета, который застыл над диваном и склонил голову.
- ...это ваш холод я чувствую через ткань?
Тот качает головой – скупо, словно даже это проявление досады считает чересчур эмоционально выраженным.
- Я никогда не мог понять вашей увлечённости варьете, - говорит Ханнес Де Бюр после небольшой паузы.
Андреас смеётся и, вынимая из-под его руки свою, садится.
- Увы, в наше время не найти места, где столь радостно и искренне приветствуют любимых солистов! Вы же знаете, - он встаёт и подходит к туалетному столику. - Мне не столь важны светское общество и почётность. Искренние эмоции наших живущих братьев дарят мне гораздо больше удовольствия.
Ханнес поворачивается, едва заметно облокачиваясь о диванную спинку. Стягивает перчатки, затем элегантным движением снимает шляпу.
Блондин, присев на пуфик, наблюдает за ним через отражение в зеркале.
- Ну, что же? Кого вы сегодня уничтожили в Парламенте?
- Вас интересует политика? - спрашивает брюнет равнодушно.
- Настолько же, насколько она может интересовать Совет, - морщится Андреас.
Сняв пальто и подойдя к столику, Ханнес смотрит на него сверху вниз – положение стоящего слуги, готового к ответу перед удобно усевшимся повелителем.
- Консерваторы грозят некоторым нашим вмешательством. Сегодняшнее заседание должно было им продемонстрировать настоящее положение дел.
Блондин едва заметно улыбается и словно заклинание произносит – не в первый и не в последний раз:
- Вы жестоки. Вам это уже говорили?
- Да. И не раз, милорд.
Взяв лебяжью пуховку, Андреас, едва касаясь кожи, пробегается ею по лицу.
- Что слышно о моём дражайшем возлюбленном? - интересуется он вдруг.
Брюнет довольно резко поворачивает голову, удивлённо и в то же время очень сдержанно реагируя на словно бы неожиданный вопрос:
- А мне следовало бы что-то о нём знать?
Губы сероглазого красавца изгибаются в улыбке – неуловимой, почти призрачной.
- Ну, раз в Парламенте о нём не слышно, значит, он не забрался в долговую яму масштаба государственной! - и Андреас тут же начинает хохотать над своей же шуткой.
Ханнес чуть сильнее сжимает край столика. Юный дворянин – вернее, кажущийся таковым – это замечает, но пропускает мимо своего внимания. При его возрасте и положении статус тёмноволосого Де Бюра – довольно высокий, стоит заметить – не значит ничего. Де Бюр для него – сущий ребёнок-неофит, занятная игрушка, которая, преследуя свои цели или же цели Совета, продолжает быть поблизости. Блондину и в голову не приходит, что он может привыкнуть к молчаливому, но почти постоянному присутствию этой немного непонятной ему личности.
- Mon cher, скажите же что-нибудь, не томите своим молчанием. Ваш manteau de glace* порой раздражает меня, ей-богу.
И тут лицо его собеседника преображается – по нему расползается улыбка, больше похожая на ухмылку змеи. Такая же холодная, бесчувственная и угрожающая.
- Простите мне мою дерзость, но, при всём уважении, я мало о чём могу поведать.
Андреас поднимает ресницы – просто вскидывает их, глядя широко распахнутыми глазами на отражение брюнета.
- Уберите. Сейчас же.
Устрашающая улыбка гаснет.
Блондин презрительно взмахивает рукой:
- Если вы не способны улыбаться так, чтобы это не пугало окружающих, так лучше не улыбайтесь вовсе... mon cher.
Ханнес медленно, явно через силу кивает.
- Как пожелаете.
***
"С высоты моего теперешнего статуса я понимаю, что вёл себя тогда как взбалмошный мальчишка. А вы, mon cher – блестящий джентльмен! Терпели эти ужимки и прихоти! Хотел бы я просить прощения, но знаю, что вы не таите зла, и не желаю зря тратить слова...
...Конечно, не все времена были столь безоблачными. Порой беспечные года сменяются страшными, спокойные – шумными. Я до сих пор помню ту ночь, когда вместе с большинством наших собратьев в спешке покидал грозящую страданиями Европу. Ночь, которая разлучила нас на долгие десятилетия..."
***
Ночной штормовой ветер несёт вдоль каменной кромки жухлые осенние листья. Ниже, у самого берега, слышен стук гальки. Набегающая волна с шипением опадающей пены ложится на мокрые камни и, приглушённо рокоча, откатывается назад.
В пятидесяти метрах от моря, на деревянной веранде, опутанной голыми ветвями деревьев и засыпанной по краям жёлто-бурой листвой, стоит высокий брюнет в тёмно-сером костюме и курит. На фоне слабо горящих окон его фигура выделяется резко и очень чётко. На нём идеально выглаженная светлая рубашка, отутюженные брюки и сверкающие ботинки. На сгибе правой руки он держит пиджак; в пальцах его левой руки зажата тонкая сигара, которую брюнет, разглядывающий посеревшее, едва заметное в темноте море, то и дело подносит к губам.
Особенно сильный порыв ветра взметает россыпь листьев, они с едва заметным шуршанием проносятся по деревянному настилу. Огонёк сигары вспыхивает и, словно реагируя на эту искру огня, пальцы держащей её руки слегка сжимаются.
За стоном древесных стволов и шумом прибоя почти не слышно, как скрипит дверь веранды; по настилу неторопливо простучали каблуки. К брюнету подходит сероглазый блондин в чёрной траурной одежде. Тонкие бледные ладони затянуты в чёрные перчатки.
- Пора, - просто говорит он.
Ханнес глубоко затягивается и тут же выдыхает дым, уносимый порывистым ветром.
- Вы собрались?
- Да, mon cher. Всё готово к отбытию.
В ответ – вой ветра и грохот особенно сильного удара волны о берег. Андреас, слегка опустив голову, смотрит на уголёк сигары – как он равномерно то затухает, то разгорается.
Наконец, он обращает взгляд туда же, куда и брюнет – к далёкому, невидимому в ночной мгле горизонту.
После чего осторожно спрашивает:
- Что слышно о вашей... стране?
- Всё происходит так, как и предполагалось. Война, причём необъявленная. Боюсь, она будет тяжелой и затяжной.
Блондин внезапно закрывает глаза; видно, как он с непритворным страданием закусывает губу.
- Mon cher... как вам должно быть страшно – смотреть на то, что происходит с вашей родиной, отсюда. Эти времена...
Его собеседник слегка качает головой, а на лице не двигается ни единый мускул.
- Не страшнее моих предположений, что произойдёт с Европой. Война затронет и Совет – одни исчезнут, другие погибнут. Инквизиторы могут стать активнее. Вам необходимо уезжать отсюда. Предполагаю, Штаты...
Андреас делает два коротких шага и порывисто обхватывает его руку.
- Вы не останетесь здесь.
Ханнес поворачивает голову и смотрит на него.
- Мне придётся задержаться, остаются некоторые...
- Нет.
Повисает тишина, которую можно сравнить с нитью, натянувшейся между шквалами, и неистовым грохотом морской стихии.
Руки блондина сжимаются ещё сильнее, а его голос кажется шёпотом вереска:
- Неужели вы не помните ужасов войны? Люди с гораздо большей охотой и умением уничтожают своих сородичей, нежели мы. И они вполне способны уничтожить и вас! Причём, где угодно – дома, на поле битвы или же в бегах. Нет-нет, не отпирайтесь! Вы поедете со мной.
Ханнес поднимает голову. Взгляд направлен к горизонту – невидимому нечто, которое смертные привыкли сравнивать с грядущим.
А Андреас тем временем продолжает:
- Я потерял своего избранника уже во второй раз. Мои возлюбленные – они были сильными людьми, но старость и болезни сделали своё дело. Умоляю... не заставляйте меня потерять ещё и вас.
Снова молчание. Наконец, одёрнув рубашку, брюнет поворачивается, элегантным движением руки переводя униженно-просящую позу блондина в гордую осанку.
- Пойдёмте, милорд, - произносит он тихо. - Машина ждёт.
Они в молчании проходят через веранду; хлопает деревянная дверь. Две фигуры, словно призраки, скользят через сумрачные, едва освещённые лампами комнаты, заставленные пыльной мебелью. На пороге дома пара останавливается.
Андреас отрывает взгляд от своих туфель и смотрит на своего спутника долгим, внимательным взглядом, встречаясь с непроницаемым холодным взором.
И вот по его лицу скользит тень усмешки:
- Я жалею о том, что когда-то сказал вам, mon cher.
Вежливый наклон головы – жест непонимания.
Блондин закрывает глаза.
- Боюсь, я буду скучать по вашей улыбке, - поясняет он.
Затем поворачивается к двери, которую Ханнес открывает перед ним, ждёт, глядя из-под полуопущенных ресниц – и, поняв, что его волю не удастся сломить, в гордом одиночестве спускается к машине.
Шофёр распахивает перед ним дверцу; захлопывает её за спиной хозяина, спешит на своё место.
В тёмном салоне едва угадывается бледное лицо, которое обращено к ветхому особняку и фигуре, оставшейся стоять в дверном проёме. И эта фигура не двигается с места, пока машина, сопровождаемая кортежем из двух нагруженных вещами автомобилей, не исчезает за поворотом лесной дороги.
Отпущенная дверь мягко закрывается. Ханнес стоит ещё несколько секунд, глядя в деревянные панели стены и прислушиваясь к стону ветра на чердаке. Потом вытаскивает из кармана портсигар, вытягивает из него простую сигарету и, закурив, запрокидывает голову.
Спустя три дня на территорию Польши – осенней, гремящей грозами и оглушающей тихими ночами – вторглись немецкие войска.
***
Время промышленной революции – время безумных перемен! Подъём рабочего класса, свержение бывших богачей, образование картелей и заводских линий... Сколько было этих переворотов, и ни один не похож на другой. Лондон на какое-то время сошёл с ума. Наполненный гамом и дымом, он походил на гигантского дракона, просыпающегося от долгой дрёмы.
Ханнес Де Бюр заметил серый автомобиль, пробирающийся по забитой людскими телами улице Ист-Энда – этого пристанища бедноты и криминала – краем уха слушая оправдания одного из официальных поставщиков касательно задержки партии крови. Он внимательно следил за неповоротливой машиной – эдаким блестящим зверем, которого неведомо как занесло в грязный переулок.
Шторы в салоне были приспущены, а улицу переполнял спешащий народ.
Но они всё-таки увидели друг друга.
Блондин – за несколько лет жизни в Америке потерявший весь свой блеск, светившийся теперь внутренней, бессмертной мудростью. В непростительно для его положения простом одеянии, но по-прежнему гордо держащий осанку и наполняющий каждое движение изящной степенностью.
Брюнет – уже далеко не тот мальчишка, играми с которым забавлялся сероглазый дворянин. В безупречно аккуратном костюме, с непроницаемой маской на лице и жестами, которые словно мошкару отгоняют и подзывают при первой же надобности кружащих вокруг работяг и проходимцев. Да, в его карьере была работа и сложнее, и грязнее этой, но там, где это было необходимо Совету, он всегда появлялся и выполнял задания безукоризненно. Возможно, и его неусыпный присмотр за взбалмошным лордом был заданием, данным относительно молодому бессмертному. Блондин склонил голову – что ж, ему остаётся только признать, что они шагнули через разницу в возрасте и стали равными.
Ханнес едва заметно кивнул.
Андреас едва слышно усмехнулся.
После чего автомобиль растаял в клубах дыма.
***
"После всех этих лет... после двух Мировых войн... после расставания длиной в сотни событий и встреч... я приезжаю в эту страну. В страну, которую недооценивал самоуверенный Наполеон, которой боялся осмотрительный Бисмарк, и в которой по каким-то неизвестным мне причинам сейчас находитесь вы. Я приезжаю к вам, mon cher. Надеюсь, мы наконец-то встретимся.
Андреас"
***
Письмо неслышно легло на стол. Прочитавший его уже два раза Ханнес Де Бюр – вернейший исполнитель воли Совета на протяжении долгих лет – сложил руки под подбородком и посмотрел в окно.
Осенний Санкт-Петербург – безрадостное зрелище. Тусклые цвета сырой листвы, смешанные с серыми стенами домов и запахом выхлопных газов. Луна, молочно-белая, сияла сегодня особенно ярко, словно пыталась раскрасить поблекший мир своими серебристо-светлыми отблесками. Влажная лунная дорожка пробежала по земле, искрясь от падающих капель моросящего дождя. Призрачный свет печальным саваном лёг на бледные лицо и руки темноволосого бессмертного.
Совет держал его в этой стране уже много лет. Требование обстоятельств, к тому же Инквизиция – горстка людей, следовавших заповедям охотников на вампиров и за столетия научившихся убивать своих могущественных противников без больших потерь со своей стороны, как всегда, слепая в своей человеческой ненависти ко всему странному и непривычному – бушевала в Европе с невероятной силой. Совет не мог ответить ей тем же. Слишком многое было поставлено на карту. Такие, как он и Андреас... они никогда не были ни зубоскалящими чудовищами из сказок и легенд, ни незримыми повелителями этого мира. Они просто существовали среди людей, неся с собой неслышимый и невидимый ореол потустороннего холода.
***
Они оба одинаково не любили современные светские рауты, где размеренность выхода в свет мешалась с суматошными попытками карьеристов познакомиться со всеми необходимыми людьми, и где дамы невидимо скалились друг на друга, увидев, что платье или украшения другой в чём-то превосходят их собственные. Или же – не дай Бог! – точно такие же.
Обычная смертная мишура.
Они оба слишком хорошо помнили балы, карнавалы, званые вечера и ритуальные шествия прошлого. Эти воспоминания пылились на полках их памяти, словно тюки со старым хламом – никому не нужные, но слишком дорогие небьющемуся сердцу, чтобы просто так от них избавиться. Слишком многое было связано с этим грузом прожитых столетий, слишком мало оставалось в этом мире от тех времён, когда люди ещё верили в колдовство и нечистую силу.
Двое бессмертных снова заметили друг друга краем глаза.
Ханнес увидел вокруг блондина многочисленных поклонников, а тот, в свою очередь – роскошную спутницу брюнета.
Андреас нервно завертел в своих тонких пальцах поданный ему бокал, изо всех сил стараясь не замечать, как Ханнес осыпает руки девушки невинными поцелуями.
- Вы в порядке, господин? - обеспокоенный голос слуги заставил блондина, наконец, оторвать свой взгляд от разволновавшего его зрелища. - Вы так бледны...
- Здесь душно, - хрипло отозвался он.
И, поставив бокал с вином на ближайший к нему столик, Андреас стремительно покинул залу.
***
- Как вы можете делать со мной такое?
- Делать что?
- Не притворяйтесь! Вы всё прекрасно понимаете, mon cher... - в голосе блондина проскользнули умоляющие нотки.
- Отнюдь, - качнул головой Ханнес, внезапно приблизившись и тем самым заставив Андреаса отступить ещё дальше в ночную темноту сада.
Прекрасные серые глаза блондина распахнулись от неожиданно вспыхнувшей в нём паники.
- Впрочем, я... возможно, я не прав, простите, - произнёс он торопливо, всё ещё отступая назад.
В конце концов, Андреас упёрся спиной в увитую плющом беседку. И одновременно Ханнес сделал ещё несколько шагов к нему.
- Скажите мне, - на удивление жёстко потребовал он, сохраняя едва заметную дистанцию между их телами.
- Вы... вы совращаете меня... Вам известно, что нельзя так поступать? - скомкано выпалил Андреас. - Вы ведь знаете, что я не связываю себя с другими бессмертными и...
Брюнет прервал его поцелуем, больше похожим на укус. Мысли о сопротивлении мгновенно вылетели у Андреаса из головы, сменившись пугающе острым желанием, сносящим на своём пути все преграды, не видимые взору.
Спустя минуту железный самоконтроль Ханнеса дрогнул, словно по нему вдруг прошла трещина; суровое выражение лица исчезло, уступив место печали и надежде одновременно.
Разорвав поцелуй, он мягко поинтересовался:
- Ты боишься меня, Андреас?
Тот стушевался.
- Всегда немного боялся. Но не зовите меня по имени, mon cher... это так...
- Как?
- Интимно, - шёпотом.
- Не бойся меня.
Руки Ханнеса проникли под сюртук блондина, нетерпеливо дёргая белоснежную рубашку. Судорожно выдохнув, Андреас вцепился в отвороты одежды Де Бюра, прижимая его ближе к себе. Ещё один поцелуй – менее жёсткий и гораздо более чувственный. Их глаза встретились и оба поняли, что пути назад теперь нет. Слишком сильна их страсть друг к другу, слишком важно для них убедиться в реальности давно томимых чувств. Рука Ханнеса, затянутая в серую перчатку, вдруг скользнула вниз и оказалась у блондина между ног. С губ Андреаса сорвался тихий стон. На мгновение он замер и смутился, но очередной поцелуй брюнета подавил всколыхнувшийся было страх. Ханнес действовал не спеша; ладонями успокаивающе водил по скрытому тонким шёлком стройному телу, постепенно избавляя его от одежды и даря осторожные ласки. Однако вся его сдержанность вмиг улетучилась, стоило ему уверенно проникнуть в опьянённого умелыми прикосновениями блондина. Остановить свои резкие движения в сводящем с ума выдержанном ритме казалось совершенно невозможным, а дрожь и короткие вздохи Андреаса лишь провоцировали.
Их совокупление было неистовым, но другим оно быть и не могло. С учётом всего того, что они пережили вместе, с учётом тех лет, что они провели в разлуке... их желание и сокрушающие мысли чувства могли воплотиться только так.
***
Вновь светский раут. Вновь окружение смертных.
Перед брюнетом расступились молодые ухажёры блондина. Они словно поняли, что он из тех, с кем им не сравниться.
Посередине залы для приёма возник вакуум – холодный, неживой, всасывающий в себя тепло людских тел и блестящую мишуру праздника. Пустота, пахнущая сырой листвой, вековой пылью и многолетней тоской, которую невозможно изжить.
Андреас улыбнулся и подал свою руку Ханнесу.
***
- Ты жесток, мой любимый.
Они вдвоём стояли над безжизненным телом комиссара Бене – чрезмерно любопытного служителя французской полиции, который следом за подозрительной парой приехал из Марселя.
Ханнес убрал за отворот плаща пистолет.
Андреас отступил на шаг, когда кровь – липкая тёмная жидкость, дарующая им обоим силы и возможность существовать – бесшумно поползла к носкам его туфель.
- И всё же мне кажется, это не тот метод, который тебе по душе, - произнёс он спустя минуту.
- Возможно, ты прав, - согласился брюнет.
Они подняли глаза друг на друга. В их взорах плескалась призрачная, почти незаметная усталость. Усталость в сотни лет длиной.
Андреас вздохнул.
- Mon cher...
Кивок.
- Сколько же это будет продолжаться? Вся эта суета... стирание следов... вечный маскарад и игра в прятки. Мы не молоды, а мир вокруг молодеет с каждым годом. Что же мы сможем сделать, когда даже сквозь наши нарядные вечные маски будет виден безжизненный скелет, от каждого движения суставов которого начнут скрежетать жернова веков?
Молчание.
Андреас обошёл труп и трогательным, почти беззащитным жестом обхватил руку Ханнеса.
- Что ж, тогда... пойдём? - шепнул он ему с лёгкой вопросительной интонацией.
Ладонь брюнета легла на его ладонь. Бледные пальцы мягко сжались. В ответ – такое же неуловимое пожатие.
Они развернулись и двинулись вперёд – по тёмному ночному скверу, окутанные потоками ветра, ступая по мёртвой листве. Хотя, возможно, две светлые фигуры только почудились случайному прохожему. Ведь они растаяли в полуночной темноте, подобно двум печальным призракам, ушедшим из своих родовых замков и навсегда потерявшим тропинки назад.
The End
@темы: Cinema Bizarre, слеш